Автор не разделяет идею тварного мира, придерживаясь концепции самоорганизации, как следствия синергетических эффектов, происходящих в открытых системах. Образ «конструктора» применяется в рассказе исключительно для удобства восприятия, и не должен восприниматься с теологических или естественнонаучных позиций.
Ночь, цикады, шум прибоя – отличная мизансцена для подведения мирового итога. Сейчас, конечно, все уж слишком затерлось событиями, маленькими и большими, но он-то все прекрасно помнил.
А началось все с того, что стали умножаться сущности, и уже тогда это немного пугало. Безобидный хлопок в самом начале мира превратился в бесконечную спираль с ненужной материей. Материя эта, к тому же, начала почему-то усложняться и эволюционировать под влиянием глупой случайности и нелепого, жестокого отбора. Не то, чтобы он не мог управлять случайностью, нет, просто процесс все труднее было контролировать.
Типичный для этого периода эпизод его особенно расстроил. Одна из дальних и, казалось бы, совершенно скучных провинций его мира, представляющая собой маленький синий шарик, вдруг начала развиваться не так, как он предполагал. Поначалу, правда, все шло по плану, и его радовали плавные, длинные мазки эволюции, когда было время подумать, и даже получить какое-то удовольствие от результата (игрушка, конечно, но почему-то приятно было наблюдать за самостоятельным рождением новых форм). Так нет же, вдруг все испортилось. Уже 600 миллионов лет никакой постепенности, никакого покоя. Стали все чаще появляться странные волны ускорения и замедления, а самое главное – этот новый мирок приобрел ужасную привычку накапливать ресурс, а потом вдруг все накопленное сразу тратить. Сначала накопилось столько органического вещества, что на его образование ушел весь запас углерода, остроумно придуманный им, как деталька при создании этого слоеного шарика. Задумка-то была превосходная – углерод проникал на поверхность в виде углекислого газа, который, в свою очередь, мог растворяться в воде, а также превращаться в соль — карбонат какого-нибудь металла (на эту роль лучше всего подошел кальций). Если где-то что-то забыл, и управление выходило немного из-под контроля, например, становилось слишком холодно, газ начинал испаряться, окутывал шарик, как одеялом, и согревал его. Если становилось слишком жарко – то газ растворялся в воде, соединялся с кальцием и выпадал из раствора в виде карбоната, обычно в виде раковины какого-нибудь живого существа.
Однако, он совершенно не рассчитывал, что мирок начнет так рьяно накапливать органику, как будто завтра война, право слово. Съесть ее в то время было почти некому, и он понимал ошибку в изначальной модели. Атмосфера, лишенная углекислоты и других подобных полезных согревающих газов, стала отражать все тепло от солнца, и его лаборатория вскоре покрылась льдом. С проблемой справился не сразу, потерял массу полезных черновиков, многое пришлось начать заново.
Из того, что вскоре получилось, особенно понравились маленькие забавные существа о шести ножках, покрытые твердым покровом. Некоторые из них могли плавать, другие и вовсе летать, иные могли даже больно жалить, когда он приближался слишком близко, чтобы полюбоваться на удачный результат. Он так увлекся ими, что с трудом смог себя остановить, даже после того, как число их видов перевалило за миллион.
А вот другие, теплокровные, с внутренним скелетом и молочными железами, вызывали все больше тревоги. Появившись на свет одновременно со своими братьями – рептилиями, они вскоре пожрали всех самых крупных их сухопутных детенышей, не способных регулировать температуру тела, и, следовательно, беспомощных холодными ночами конца мелового периода. После этого пронырливые млекопитающие заполонили собой весь мир, вытесняя потихоньку всех остальных из самых лучших мест обитания. Он сразу вспомнил, что такое уже не раз случалось, но сейчас он ожидал от них бóльшего.
В один прекрасный момент он дал им шанс. Выбрал в качестве полигона один из молодых континентов – Африку, где жили наиболее развитые из этих зверьков – приматы. Раздвинул для них Большой Рифт, подбавил в местный ландшафт соды, благодаря которой жирные смектитовые глины, присутствующие в местных вулканических почвах, приобрели свойство супердисперсности, и каждая пядь такой земли теперь рожала вдвое больше. Да, он приготовил для своих enfan terrible богатый стол: и без того плодородные пастбища стали ломиться от еды. Возможно, это кого-то покоробит, но он хотел как лучше и уготовил им роль падальщиков. Они попались на эту уловку, и дружно стали отнимать у хищников их добычу — трупы слонов, антилоп и буйволов.
Двуногие создания изначально имели довольно неопрятную и злую социальную организацию, и он это понимал, но ничего, увы, сделать не мог. Он частично оправдывал своих маленьких друзей тем фактом, что они постоянно совершенствовали свои взаимоотношения. Они быстро умнели. Им требовалось все больше пищи.
Как-то уж совсем быстро они покинули эти райские, как ему казалось, кущи, и понастроили себе города по всему миру. Они занялись торговлей, бизнесом, и стали чрезвычайно жадными. Полюбив когда-то трупы животных – концентрат пищи, доблести и залог удачного секса, они так же быстро полюбили деньги – концентрат и концентратор труда, мысли и залог будущих удовольствий. Им всегда было всего мало.
Самым ужасным свойством их характера было неутомимое желание сжигать старое органическое вещество и устраивать на его базе новый ресурс – довольно смелые, но чаще никчемные мысли, маловразумительные сооружения, ненужные средства коммуникации и развлечений, грандиозные аттракционы, массовые акты демонстрации физической силы или силы голосовых связок. Создавали они и новое органическое вещество, служившее им пищей.
Он помнил ужасные времена, когда им не хватало пищи, и в это время он жалел, что взялся за этот труд. Он понимал, что маленькие твари уже заслуживали иного отношения, чем простое наблюдение, но принцип невмешательства в случайные процессы он старался соблюдать. К тому же оказалось, что они плохо хранят отрицательный опыт, хотя учатся быстро и жадно. В урожайные годы они занимались тем, что размножались не по дням, а по часам — по его часам, разумеется.
Наконец, наступили времена благоденствия. Они научились довольно ловко управлять фотосинтезом, поставив себе на службу зеленые растения и существенно изменив их геном для увеличения урожайности. Они вырубили леса, распахали степи и засадили освободившееся пространство пшеницей, рисом, а позже и масличной пальмой.
Очень скоро выяснилось, однако, что они не научились тратить, разумно использовать то, что научились производить, но осудить их за это было нельзя – слишком мал был опыт благоденствия, и слишком велик опыт голода. Жадно захватывали они все новые пространства, убивая на своем пути друг друга, а заодно и все окружающее, и все проще им было синтезировать новую органику, которая уже не съедалась. Парадоксально, но на ее производство они использовали старые нефтегазовые запасы, созданные теми несчастными примитивными трудягами, о которых он и думать забыл.
Вслед за пищей они начали производить горы ненужных вещей. Все это, естественно, сопровождалось выделением тепла, приводило к изменению климата, но поначалу он оправдывал их тем, что они усложняют свой мир, снижая энтропию локально. Но потом он понял, что никакого усложнения нет – есть тот же примитивный избыток простых до одури вещей. Горы машин и электроники, источников звуков и образов, кровавых и не очень режимов, представлений, религий и сублимаций – все это создавалось за счет уничтожения тончайших творений природы, всего было в избытке, гораздо больше, чем им требовалось, ибо они были трупоеды, охотники за халявой.
Конечным результатом безудержной переработки древних углеводородов стал рост концентрации в атмосфере углекислого газа, который они не смогли связать даже своими новыми зелеными аккумуляторами. Давно уже прошли те времена, когда он переживал из-за слишком усердного накопления органики, когда не было еще этих жадных, недалеких, но все же чертовски интересных и упорных тварей, лучших в мире потребителей углеводородов. Сейчас впору было печалиться о той безмятежной эпохе.
Конечно, он понимал, что за безудержным желанием двуногих достроить свои тела, а затем зафиксировать свои сомнительные гены и мысли в следующей генерации, кроется тот самый закон, который он сам когда-то и изобрел. Он помнил и свою неуверенность в результатах эксперимента: ведь любое чрезмерное накопление, так же, как и потребление, влекли за собой, в конечном счете, разлад системы и рост энтропии, которую он когда-то взялся снизить по всем своим дальним провинциям. И все же он надеялся, что отбор опять сделает свое дело, отсеет наиболее неэффективного участника процесса, и опять все встанет на свои места, и прогрессивная эволюция, его главная радость и увлечение, продолжится, возможно, при помощи этих умных зверьков, к которым он все же испытывал совершенно неоправданную симпатию.
…Они постоянно работали. Работа стала целью и главным лозунгом их жизни. Именно работой они оправдывали себя так, как не могли оправдаться ничем другим, даже заботой о детях. Работа заменила им иррациональные мысли и порывы, их самоуважение, альтруизм и честь, все то, чем, собственно, они и отличались от других его любимых созданий – шестиногих. Многие гордились и оправдывались опять же тем, что снижают энтропию, упорядочивают мир на локальных участках, но Боже! – сколько же они тратили на это запасов, созданных теми, древними, и сколько уничтожали действительно сложных структур! Он вдруг увидел, что двуногие явно глупели. Многие из них стали замечать это за собой, но большинство самодовольно полагало, что умнеет, вооружившись очередным дивайсом.
В тот, последний год они стали совсем уж несносными. Они работали без перерыва, и у них все получалось. Нефть текла рекой, генераторы работали, громадные урожаи заполонили сады и поля; урожай некуда было девать, и он оставался в огромных ямах или гнил на корню. Плоды труда двуногих поедали шестиногие, и особенно много было ос. Бешеные стаи кружились над миром, как бессонные мысли, и спасения от них не было.
…Кто же научил их так работать? — ведь когда-то они работали в радость, и добывали ровно столько, сколько нужно. Когда произошла подмена понятий? Не отбор ли тому виной? Так ли уж надо было гнаться за эффективностью окисления, вообще за эффективностью локальной концентрации негэнтропии? Что произошло с двуногими? Ведь они были интересны ему все, а часто даже (и ему было самому странно в этом признаваться) – и наименее эффективные, самые неуспешные, наиболее иррациональные…
Размышления прервал далекий гул. К шуму прибоя, треску цикад и сверчков, к флейте древесной лягушки и чириканью летучих мышей, к этому ночному концерту, примиряющему его с Землей, прибавился новый звук, и это были осы. Они методично выедали в его саду содержимое плодов, плодов его труда и забот, оставалась уже одна оболочка, а остальное – сплошная шевелящаяся масса. Он посмотрел на часы – вставало солнце, но сегодня чуть видное, совершенно красное, закрытое черной бесконечной тьмой жужжащих телец, в которых теперь и заключалась вся история последних сотен миллионов лет. Он встал и задул свечу.
Дмитрий Черняховский
Сентябрь 2010 г.
If you enjoyed this article, please consider sharing it!
